Будни проститутки
Люди, обладающие большим творческим потенциалом и высоким уровнем мастерства, часто имеют довольно оригинальный и самобытный подход к своему делу. Например, Римский-Корсаков, великий русский композитор, различал музыкальные звуки по цветам. Ему казалось, что монохромные клавиши рояля выливают в пространство потоки разноцветных аккордов. Джеймс Гаррингтон, английский публицист, воображал, что слова, срывающиеся с его уст, — не что иное, как пчелы и птицы. Говорят, иногда он даже гонял их веником.
Катя Трошина, проститутка из Зеленоморска, имела обыкновение сравнивать своих клиентов с различными представителями класса млекопитающих. Руководствуясь особенностями характеров мужчин, побывавших в ее постели, она разработала оригинальную классификацию, в которую входили звери самых разных родов и видов. Верное определение принадлежности каждого нового клиента к тому или иному типу позволяло выбрать правильную тактику поведения и сделать все, чтобы гость остался доволен.
Реже остальных Катин жизненный путь перебегали мужчины-собаки. Эти всегда верно служили своим женам, послушно выполняли любые команды и лишь иногда слегка огрызались, почувствовав, что дело запахло хворостиной. Такие попадали на Катино ложе только в одном случае: если супруге попадался новый питомец с лучшей родословной, а бедняжки оказывались за калиткой. С мужчинами типа «собака» обращаться следовало не слишком мягко, по возможности холодно. Излишняя благосклонность могла привести к двум совершенно противоположным крайностям: беспочвенному восхищению и ненужной привязанности или немотивированной агрессии и укусам. И то, и другое для проститутки, желающей вести более или менее спокойную жизнь, очень нежелательно.
Самыми частыми клиентами оказывались мужчины-свиньи. Причем, не полезные и добрые домашние хряки (такие не станут тратиться на услуги проститутки, а предпочтут сытный обед в дорогом кабаке и хорошую выпивку), а шустрые и агрессивные дикие кабаны. Эти никогда не упускали возможности удовлетворить свои насущные потребности, и делали это, как и положено по видовой принадлежности, до поросячьего визга. Хоть общение с ними составляло основной доход Трошиной, она крайне не любила этот тип мужчин. Они щипались, толкались, матерились, а самые резвые могли даже влепить пощечину за неосторожное слово. С ними нужно было вести себя тихо, не привлекать лишнего внимания, не остроумничать, так как безобидные шутки в этом случае обычно воспринимались, как личное оскорбление.
Довольно часто встречались мужчины типа «верблюд». Они всегда были очень горды и довольны собой. Пускай все вокруг знали, что хозяева регулярно перевозят на их горбу тяжелые поклажи, они гнули спину с чувством глубокого достоинства и выполненного долга. В разговоре с «верблюдами» нужно было всячески подогревать их самолюбие. Прояви хоть каплю невнимания к сказанному верблюдом — тут же плюнет в морду. Иногда Кате было жаль мужчин этого типа. Среди них попадались интеллигентные и даже талантливые. Но плевать даже они могли только в тех, кто ниже, так как достать того, кто сидел на их горбу, совершенно не удавалось.
Изредка в зеленоморской саванне попадался мужчина-лев. Он всегда отлично выглядел и распространял вокруг себя тонкий аромат притягательной опасности. Вежливый, внимательный, сильный — с таким Катя могла временно забыть о роли, которую выполняла, и на короткое мгновение представить себя львицей. Но не следовало заигрываться и позволять себе какие-либо чувства: поймав добычу, лев быстро насыщался и становился совершенно равнодушным до новой охоты.
Когда Трошина в очередной раз рассказывала своей коллеге и подруге тете Вале об очередном «зоологическом» наблюдении, та заливисто хохотала прокуренным басом.
— А ведь правда, похоже! Скажи, а бывают мужчины-еноты?
— Бывают, — вздыхала Катя и продолжала свои околонаучные рассуждения.
В двухместном номере гостиницы «Москва» пахло временным уютом и резковатым мужским парфюмом. Клиент, немолодой полный иностранец, сердито терзал клавиатуру мобильного телефона, не глядя на Катю, мявшуюся у двери.
— Hello, это Борис? Мне надо говорить с Борис?
Произнося имя «Борис», он делал ударение на первый слог и при этом обильно плевал слюной.
— Да! Она пришла. No. It’s not OK! Вчера ты показывать мне фото другой пляд. Я платить за другой, десять лет моложе. Кто ты присылать? Этот пляд — старый и толстый!
Катя не была слишком привычной к галантному обхождению со стороны мужчин, которые платили за ее благосклонность. Однако внезапный выпад потенциального клиента не на шутку ее задел. Во-первых, ради этого вызова она пропустила прямой эфир любимого шоу «Душа поет». Во-вторых, и это, собственно, было главным — в свои тридцать четыре она выглядела гораздо свежее многих двадцатипятилетних девиц, так как следила за собой и соблюдала гигиену труда. В-третьих, ее верный друг тетя Валя имела за спиной сорок шесть полных лет, отнюдь не легких, но еще пользовалась спросом у истинных гурманов. А в-четвертых, сам клиент был, как минимум, лет на десять старше Берлинской стены. Причем Катин опыт подсказывал, что основная часть его мужской крепости пала вместе с той же Берлинской стеной еще во времена перестройки.
— Чего ты ждать? Пошел вон! — изрыгнул толстяк и театрально указал на дверь за Катиной спиной.
«Шакал», — обиженно подумала Катя безотносительно к своей классификации.
Стремительно теряя высоту в устланном красным ковром лифте, она внимательно рассматривала свое отражение в ромбовидном зеркале. Под внешними краями глаз и вокруг губ уже появились первые морщинки. Но слегка выдающиеся скулы и пухлые щеки с ямочками придавали лицу юношеское озорство. В темно-рыжих вьющихся волосах еще не появилась седина, а слегка раскосые, но достаточно большие глаза цвета бутылки шампанского будто говорили: «Держи пробку крепче, а то взорвусь!» К первому этажу Катя выставила своему лицу твердое «хорошо», что ее полностью удовлетворило. В школе она всегда была хорошисткой. Из бравых мускулистых рядов троечников ее выделяли живой ум и неплохие способности. Для того же, чтобы пополнить неврастеничную синеватую армию отличников, следовало отказаться от многого. Прежде всего, от приятного общения с кавалерами, число которых росло прямо пропорционально размеру Катиной груди.
Покинув лифт, она оказалась в полупустом холле гостиницы, тускло освещенном ракушками бра. На кожаном диване скромно жалась переводчица Зоя. Видимо, она ожидала своего клиента. Каждый раз, глядя на Зоины дерматиновые ботиночки, Катя думала о том, что знать язык любви в наше время гораздо выгоднее, чем владеть английским. Впрочем, не только в наше.
За барной стойкой на высоком стуле расположилась юная проститутка Вета. По сгорбленной спине и алым кончикам ушей, сильно выступавших из-под редковатых темных волос, Трошина поняла, что девушка снова влипла в неприятности.
— Водку с лимоном, — скомандовала Катя бармену и уселась рядом с Елизаветой. — Ветка, у тебя опять что-то стряслось?
Девушка потерла вспотевшей ладонью и без того алый нос.
— Ой, Катечка, мне опять не повезло.
— Извращенец?
— Нет.
— Не заплатил?
— Нет. Хуже.
— Что же может быть хуже? Побил, что ли?
— Да нет. Это я обидела клиента.
Трошина с недоумением оглядела костлявое тело Веты.
— Ты застряла у него в зубах?
— В смысле? — не поняла девушка. Чувство юмора не входило в перечень достоинств Лизаветы.
— Шучу, забудь. Так что же произошло?
— Борис Степанович привел клиента. Ну, я ему понравилась. Все типа нормально было. Мы поднялись в номер. Он мне такой: «Раздевайся!» Ну я разделась. А он такой: «Теперь меня раздевай!» Я все с него сняла и вдруг смотрю, а у него вот такусенький!
Вета свела большой и указательный пальцы на такое расстояние, будто держала спичку.
— Ну и что? Тебе же лучше.
— Я начала ржать.
— Да ладно!
— Угу, — Вета жалобно кивнула и отхлебнула пиво из своего бокала.
— Ну ты, мать, даешь! И что он? В ухо не зарядил?
— Нет. Он обиделся и ушел.
— Зря не дал. Борис уже знает?
— Знает. Сказал, что больше со мной не будет работать.
— Хреново.
— Не то слово. Меня через два дня хозяйка из комнаты попрет. Я за два месяца задолжала. И пожрать не на что.
Катя соскользнула со стула. Предоставлять недавней коллеге кредит на жилье она не была намерена. Многочисленные физические и моральные увечья, которые Вета за три месяца работы умудрилась нанести себе и клиентам, не делали из нее надежного заемщика. Однако покормить неудачницу ужином Трошина была в состоянии.
— Пошли в «Марусю». Я угощаю.
Глиняный горшочек в затейливых узорах выдыхал густой ароматный пар, источаемый пельменями с грибами и сыром.
— Может, закажешь что-нибудь посущественней? Этим разве наешься?
Катя неодобрительно кивнула на зеленую жижу в тарелке Веты.
— Нет-нет. Вечером я всегда ем только салат из морской капусты. От него не поправляются.
— У нас работа слишком вредная. От нее не поправишься, как от герпеса.
— А ты не боишься поправиться?
— Нет. Я боюсь заболеть, — хихикнула Катя.
— В смысле? — снова не поняла Вета.
— Забудь. Шучу.
— Странная ты.
За спиной Елизаветы была изображена русская барышня с коромыслом, одетая в пестрый сарафан и кокошник. Видимо, имелась в виду та самая Маруся, в честь которой было названо заведение. Круглые румяные щеки и увесистая грудь декорации намекали на то, что сама Маруся регулярно не брезговала полным горшком пельменей. Катя, воображение которой скинуло кандалы трезвости после ста граммов водки, почему-то вдруг представила на месте Маруси Елизавету. Вот стоит она на полянке возле избы, громоздкий кокошник еле держится на воспаленных красных ушах. Коромысло Вета не берет, для нее и сарафан — тяжелая ноша. А деревенские мужики сидят в стороне и думу думают: «Не приложить ли страдалицу веслом, чтобы не мучилась?»
— Не знаю, что теперь делать, — грустно прервала Вета Катины мысли.
— Езжай к матери в деревню.
— Не хочу. Она по синьке заезжает. И отчим тоже. Мне чем туда, лучше сдохнуть. Придется работать самой.
— Самой нельзя. Опасно.
Трошиной вдруг стало жаль непутевую коллегу. Она не могла до конца понять Вету, так как судьбы их были совершенно разными. Катерина не происходила из неблагополучной семьи. Напротив — мать дала ей все, что могла. Просто, могла немного. Пикантную профессию Трошина выбрала не от безысходности, а по собственному желанию. Две попытки поступления на иняз не увенчались успехом, так как у мамы не было денег на взятку. Замужество не принесло стабильности. Отношения с супругом после свадьбы стали скверными и продлились меньше года. Тогда Катя и решила: раз принятые в обществе стандартные способы достижения женского счастья и материального благополучия не работают, нужно заняться чем-то другим, более действенным. Тогда она и познакомилась с Борисом Степановичем, скромным полковником в отставке, который предложил поступить под его командование во взвод жриц любви. Борис не обижал своих подопечных. Можно сказать, даже относился к ним с теплотой и пониманием. Причиной тому, скорее всего, было наличие у него трех дочерей.
Трошина доела пельмени, затем открыла сумку и извлекла оттуда пятидесятидолларовую купюру.
— На вот, возьми. За ужин расплатишься, а на остальное купи чего-нибудь поесть. С твоим аппетитом хватит на неделю. Меня клиент ждет, — соврала Катя, чтобы поскорее распрощаться с занудной девушкой, и поспешила покинуть кафе.
Обносившийся чумазый проспект нервно моргал подбитыми глазами фонарей. Холодный осенний воздух с трудом проникал в Катин организм, под завязку наполненный мучной пищей. Но настроение вдруг резко улучшилось. Так часто бывает, когда встречаешь человека, столкнувшегося с серьезными проблемами. Чужого человека, конечно же. Ты выслушиваешь жалобы, делая вид, что тебя невыразимо трогают его злоключения. Можешь даже оказать какую-нибудь посильную помощь. Но когда прощаешься и оказываешься наедине с собой, то вдруг начинаешь радоваться. Мысль «хорошо, что я — не он, и у меня все не так плохо» не звучит в сознании, так как оно, сознание, понимает, что негоже приличному человеку радоваться чужой беде. Радость приходит незаметно, из глубины бессознательного.
Вернувшись к воротам гостиницы, Катя уселась на широкую скамью и достала мобильный, собираясь вызвать такси. Но тут внимание ее привлекла интересная сцена, разыгрывающаяся на другой стороне улицы возле банкомата. Три низкорослых гопника обступили человека, лица которого Трошина не могла рассмотреть за воровато сгорбленными покачивающимися спинами нападавших. Бедолага, вероятно, как раз воспользовался своей банковской картой, чем и вызвал интерес джентльменов в спортивных костюмах. Прислушиваясь к приглушенным голосам, Катя поняла, что господа приводят различные доводы, почему человеку с картой непременно нужно поделиться с ними полученными средствами. Тот, во всей видимости, не соглашался с их аргументацией, за что начал получать пока что легкие тычки и оплеухи. Внезапно он бросился в сторону и вырвался из круга, но один из гопников успел поймать его за куртку и повалил на землю. Джентльмены стали работать ногами. Свет фонаря упал на лицо жертвы и Катя вдруг узнала его: это был тот самый клиент с гадкой рожей, который пару часов назад пренебрег ее услугами.
«Ну вот, а мог бы потратить эти деньги с пользой», — злорадно подумала она и закурила.
Двое гопников продолжали пинать иностранца, а третий натужно пытался вырвать из его рук барсетку, в которую хозяин вцепился мертвой хваткой. Время от времени он издавал сиплое “Help!”, но в этот час вряд ли кто-то пришел бы ему на помощь.
Когда джентльмены пустили в ход дубинку, Катя затушила сигарету. Она, конечно, не была против того, чтобы «обстоятельства в спортивных костюмах» немного наказали обидчика, но смотреть, как ломают кости за то, что клиент не умел обходиться с дамами, было уж слишком
— А ну стоять! Убью! — заревела она, направляя травматический пистолет по очереди на каждого из нападавших и приближаясь к ним быстрыми решительными шагами.
— Да ты че, шалава? Смерти своей хочешь? — неуверенно пригрозил один из гопников.
— Брось барсетку, гнида, — прошипела Трошина и взвела курок.
Звук подействовал на парней волшебным образом. Тот, что к этому моменту уже отобрал у иностранца сумочку, положил добычу на тротуар и начал отступать. Друзья последовали его примеру.
— Ну, ты нам попадешься, шалава!
— Давай-давай отсюда, урод! — скомандовала Катя.
Иностранец продолжал лежать на асфальте, испуганно озираясь по сторонам.
— Чего разлегся? — Катя спрятала пистолет в карман и ткнула жертву в бок носком сапога. — Вставай, Бэтмен!
Мужчина сел и отер мокрый лоб рукавом куртки.
— Спа… спасибо, — промямлил он, пытаясь унять дрожь.
— «Спа… спа…», — перекривила его Трошина. — Как раз денег на спа ты меня сегодня лишил. Ну-да, Бог с тобой! Вставай, провожу до входа.
Через минуту все еще дрожащий чужеземец был передан в руки услужливого швейцара, а Трошина поймала такси.
Удобно устроившись на заднем сидении, она с удовольствием рассматривала пролетающие мимо спящие окна и в который раз думала о своей заветной мечте — колбасном магазине, на который уже два года копила деньги. Когда тетя Валя как-то раз услышала об этом необычном желании Трошиной, расхохоталась:
— Так в чем же разница? Опять сардельки и сосиски. Тебе их на этой работе мало, что ли? Открой лучше магазин нижнего белья. Ты в нем знаешь толк. Или цветочный.
— Ох, теть Валь, букетов нам уж точно не надо, — не осталась в долгу Катя.
Стать хозяйкой колбасного магазина она мечтала еще в детстве. Напротив дома, в котором маленькая Катя жила со своей мамой, некоторое время существовала мясная лавка. Каждую субботу мама брала часть денег, заработанных репетиторством, и они вместе шли в магазин. Красивая продавщица в салатовом фартуке и шапочке взвешивала триста грамм «докторской» или «молочной» и двести грамм дорогого сыра с большими дырками. А вечером обе Трошины ели всю эту вкуснотищу перед телевизором. Уже тогда, в отличие от своих сверстниц, Катя догадывалась, что девочка из «хрущевки» вряд ли может стать знаменитой певицей или балериной, а вот хозяйкой колбасного магазина — вполне. Престижное и приятное занятие. В конце концов, что приносит человеку большую радость: незатейливая песенка, которая многим не придется по вкусу, или кусок колбасы?
Детские мечты подобны молочным зубам: белые и хрупкие, они существуют короткий промежуток времени, а затем почти без боли и крови уходят одна за одной. На их месте поселяются сероватые коренные планы на будущее, для которых вредны сладкие детские иллюзии. Как и все люди, не лишенные романтизма, Катя не выбрасывала молочные мечты в корзину забытья, а складывала на полку воспоминаний, чтобы иногда доставать и любоваться ими.
Около десяти часов утра, едва Трошина успела вылезти из кровати, в дверь позвонили. В крошечном окошке глазка улыбалась сильно искаженная оптикой и немного природой морда сутенера Бориса.
— Что ты там рассматриваешь? Это не калейдоскоп, открывай! — скомандовал он через дверь.
— Представляю, что это прицел винтовки.
Катя открыла.
— Чего так рано приперся?
— По делу. На кой хрен ты мне еще нужна.
Борис Степанович с трудом стянул с себя тяжелую замшевую куртку, из которой давно вырос вследствие хорошего аппетита (носил он ее уже лет восемь; и куда только этот прохвост девал деньги?), разулся и прошел в комнату. Ростом он едва доставал Кате до плеча. Телосложение имел пухлое, но приятное. Всегда красное с аляповатыми чертами лицо, пожалуй, можно было назвать некрасивым. Но глаза смотрели добродушно, что удивляло, учитывая пятнадцать лет активной сутенерской деятельности за спиной отставника.
— Ну что, героиня труда и обороны? Будем тебя перепрофилировать. В качестве секьюрити ты приносишь гораздо больше дохода.
— В каком смысле? — не поняла Катя.
— Не в каком смысле, а в денежном эквиваленте. Рапунцель, которую ты вчера спасла от хулиганов, так прониклась благодарностью, что прислала тебе вознаграждение в размере тысячи баксов.
— Ты гонишь!
Борис Степанович расстегнул барсетку и извлек из нее несколько зеленых купюр.
— Двести я себе взял, разумеется. Вот так-то! А он тебя еще старой называл. Я всегда говорил: старый конь лучше новых двух.
— Не на нашей борозде, Степаныч. За старую — спасибо.
— Не бери в голову. Шучу. Ты у меня еще ого-го! Месяц тренировки, и отправим тебя на бои гладиаторов.
— Это можно. Гладить я умею. Ликера?
— Да нет, я побежал. Дела.
Борис встал и положил деньги на столик.
— Пользуйся. Почини сбрую.
— Да нет, в первую очередь седло подлатаю, чтобы ты из него не выпадал.
— Не боись, я удержусь.
— Да уж, не сомневаюсь.
Трошина проводила гостя, затем вернулась и взяла в руки неожиданное вознаграждение. Деньги — удивительная штука. Они чем-то похожи на капризного эгоцентричного любовника. Некоторые женщины лезут вон из кожи, а точнее — полируют, шлифуют, подтягивают и обкалывают ее, чтобы добиться благосклонности красавца. Иные денно и нощно надрывают пупок в надежде на его внимание, и когда он, наконец, заглядывает в гости, понимают: эта маленькая победа не принесет ожидаемого удовольствия — слишком болит пупок. Поразительно, но часто зеленый Жиголо сдается в плен без боя тем, кто для него совершенно ничего не делает. В народе это называется «везет». Вот знать бы конкретно, кто везет и где этот «кто» набирает пассажиров.
В силу профессии, Кате довольно часто приходилось встречать обладателей счастливых билетов, проплывающих мимо в ярко-раскрашенных автобусах вечного досуга. Но все места в таком транспорте, как правило, уже заняты, а посторонним вход воспрещен. Отсюда, наверное, и происходит название «посторонние»: это те, кто стоит «по обеим сторонам» дороги и провожает голодным взглядом фешенебельный автобус, уплывающий вдаль на золотых колесах фортуны. Трошина, как и подавляющее большинство, мялась у обочины, лишь иногда проезжая одну остановку в качестве обслуживающего персонала.
«Это знак! — думала она. — Пора открыть депозит на магазин».
Как ни крути, а отвратительный иностранец был отчасти прав. Тридцать четыре — довольно почтенный возраст для проститутки. Сколько она еще сможет достаточно зарабатывать этим ремеслом? Три, пять лет, не больше. Кроме того, повальное и почти бесплатное раскрепощение дам самых разных возрастов и комплекций, предлагавших себя в сети за один поход в сауну или даже за бокал пива, отнюдь не способствовало успехам профессионалок на ниве секс-индустрии.
Обрадованная собственным решением заложить фундамент материально стабильного будущего, Трошина наскоро умылась, съела горячий бутерброд и одела самый неоткровенный костюм, который нашелся в ее гардеробе. Она собиралась в банк, значит, выглядеть нужно было строго и представительно. Перед выходом из дома Катя остановилась около зеркала и скорчила очень важную физиономию. Такую, по ее мнению, носили бизнес-леди.
— Мы просмотрели ваш каталог. Возьмем на пробу сервелат и ветчину. А там посмотрим, — величественно обратилась она к вешалке. — Если задержите товар — ждите возврат, имейте в виду.
Она хихикнула и вышла из квартиры.
День выдался не по-осеннему теплый и солнечный. Витрины магазинов одежды завлекающе поблескивали в золотых лучах. Мягкий прохладный ветерок пробирался в Катины рыжие волосы и тихо нашептывал:
— Скоро придут холода, а наше старое кашемировое пальто такое…. старое! Оно нам так надоело! А вон тот полушубок — как раз то, что надо. Теплый, красивый и стоит всего шестьсот долларов.
— Ничего страшного, поносим старое кашемировое, — противилась Катя ветру в голове. — Пусть кто-то другой возьмет на свою совесть убитых зверьков. А мы отнесем деньги в банк и там их оставим.
— Банки нынче такие ненадежные! — не унимался ветер, но Катя уже прошла мимо магазина верхней одежды.
Она решила свернуть с проспекта, дабы избежать новых искушений, и оказалась в парке.
— Вот так, Трошина, ты молодец. Не будешь опять транжирить деньги, — ободряла она себя, ступая по мягкой палой листве.
— Катя! Кать!
Хриплый низкий голос раздался совсем рядом. На скамейке метрах в двух сидела Елизавета. Неуклюже выставив на тротуар длинные тощие ноги, девушка старательно ковыряла ногтем черный капрон на правом бедре.
— Что ты делаешь?
— Стрелку.
— Зачем?
— Чтобы было одинаково.
Вета повернула острые синеватые коленки и продемонстрировала длинную стрелку на левом бедре.
— Ты что, заболела?
— Почему это?
Лизавета подняла голову. Под глазом ее виднелся сизый синяк. На нижней губе запеклась кровь.
— Мать родная! Что с тобой случилось? — Трошина села на скамью рядом с коллегой.
— Ничего хорошего. Заработать хотела. Нарвалась на каких-то уродов. Еще легко отделалась.
Бедолага вытерла потекший нос и аккуратно потрогала слегка вспухшую скулу. Движение это вышло у нее совсем детское. Так трогает разбитую коленку пятилетний мальчик. Нижняя губа подрагивает от обиды, но он изо всех сил старается сдержать слезы, чтобы не выказать слабость перед друзьями. Трошина вспомнила, как пять лет назад после одного вызова попала в больницу. Тетя Валя ухаживала за ней три месяца. Тогда они и сблизились.
Посидев молча еще несколько минут, Трошина сняла перчатки и расстегнула сумочку.
— Лизавета. Здесь шестьсот долларов. Возьми. Этого должно хватить, чтобы погасить долг за комнату. И на еду останется. А со Степанычем я поговорю. Может, с его подачи тебя горничной куда-нибудь возьмут.
Вета часто заморгала.
— Кать, а если я не смогу отдать? Ты же меня знаешь, мне не очень везет в последнее время.
— Ну вот, будет стимул, чтобы думать головой, а не жопой. Иди домой.
— Спасибо тебе, Катечка! — Вета всхлипнула. — Я позвоню.
Проводив взглядом Елизавету, общий тонус которой значительно повысился после неожиданного финансового вливания, Трошина не спешила покидать скамейку. Она снова надела перчатки, подняла воротник пальто и поглубже втянула голову в плечи, от чего стала похожа на большую океаническую черепаху. Встреча с непутевой знакомой и воспоминание о собственном злоключении повергли ее в глубокое уныние. Кроме того, она снова изменила своей мечте, в очередной раз употребив заработанные деньги не по назначению. Даже ощущение гордости за великодушный поступок не заглушало досаду на саму себя.
Каждый человек — архитектор и строитель собственной мечты. Вначале воображение нечеткими размытыми линиями рисует смутный образ желаемого. Основная масса мечтателей останавливается на этой стадии, не решаясь оформить свои мысли в четкий проект. Более целеустремленные переходят к конкретному плану. Они могут даже начать искать средства для его реализации. Но, встретив первое серьезное препятствие, нервно комкают чертежи и выбрасывают их в мусорную корзину. И совсем немногие доходят до того, чтобы взять в руки лопату и начать копать фундамент.
Двести долларов, оставшиеся в Катиной сумочке, совсем не тянули на лопату. Максимум — на детский совочек. А с таким орудием можно строить лишь замки из песка. Потому Трошина вернулась к магазинам, купила в подарок тете Вале красивую дорогую кофточку, а затем отправилась порадовать подругу.
Валентина Карпухина, проститутка с двадцатилетним стажем, жила на окраине в небольшом ветхом домике с покосившейся крышей. Репутацию жилища спасало лишь то, что в радиусе нескольких километров все лачуги имели такой же нездоровый бледный вид. На улице Пролетарской (где и находился дом), до сих пор сохранилась мостовая, что придавало захолустью особое убогое очарование. Клиент с воображением, решивший навестить тетю Валю, вполне мог представить себя здесь франтом девятнадцатого века, который тайком от высшего общества направляется к падшей женщине подлечить свою душу, уставшую от аристократической праздности и позерства, собственного и окружающих. Романтический антураж довершал красный фонарь, висевший над дверью домика тети Вали. На самой двери красовалась табличка WC , позаимствованная ею в какой-то гостинице. Фонарь, разумеется, символизировал род деятельности хозяйки, а буквы WC, в свое время служившие на двери гостиничного туалета, теперь обозначали инициалы: Валентина Карпухина. Для обоснования необычных атрибутов Валентина даже придумала стишок:
Тут у нас не Амстердам,
Не Америка с Европой.
Денег нет — иди ты в жопу,
А заплатишь — сразу дам!
Подмяв под себя ноги, Трошина увлеченно поедала гренки и запивала их крепким чаем.
— Халява ты, Катька. Вечно разбазариваешь добро направо-налево. Вот какого хрена ты ей деньги отдала? — сокрушалась Карпухина.
— Что ты ворчишь? Тебе что, кофта не понравилась?
— Да понравилась. Но меня порадовать — это святое. А этой потаскухе зачем деньги дала?
— Дык, и ты ж потаскуха!
— Я — гетера.
— Балалайка ты без струн, а не гетера. Мои деньги. Захотела и дала.
— Лучше б мне дала, — тетя Валя вздохнула с сожалением.
— Обойдешься. Я тебе и так все время даю.
— Вот и правильно. И больше давай. Считай, что платишь в пенсионный фонд.
— Это ты пенсионерка, что ли?
— Вроде того.
В маленькой опрятной кухне Карпухиной Катя просидела до позднего вечера. Она часто проводила время в доме приятельницы. Валентина была единственным человеком после матери, проявившим к ней заботу. Благодарность, которую испытывала Трошина, постепенно переросла в привязанность. Карпухина, в свою очередь, питала нежные чувства к молодой подруге. За полгода до того, как с Катериной случилось несчастье, Валентина потеряла сына. Двадцать лет ожесточенной борьбы с детским церебральным параличом окончились победой последнего. Всю свою короткую жизнь парень не ходил и, практически, не разговаривал. Когда из уст педиатра в первый раз прозвучал злосчастный диагноз, супруг Валентины решил, что он не станет тратить жизнь на воспитание инвалида. Так Карпухина осталась одна в возрасте двадцати лет. Поначалу она зарабатывала на жизнь мелким шитьем, потом набирала курсовые и дипломные работы на печатной машинке. Когда Андрею исполнилось пять, и он научился сидеть, Валентина поняла, что не может позволить себе купить даже самое простое инвалидное кресло. А на муниципальные в Зеленоморске была длинная очередь. В тот же день она дала в газету объявление:
«Познакомлюсь с состоятельным мужчиной, желающим приятно провести время».
Через месяц в доме появилось кресло. Еще через полгода — тренажеры. А в июне Андрей впервые в жизни увидел море. И улыбнулся. Тоже впервые. После двухмесячного пребывания в санатории мальчик стал говорить «мама», «кушать», «песок» и еще несколько слов. Стыдилась ли Валентина того, каким путем она зарабатывала? Нет. Она стыдилась того, что не начала зарабатывать таким образом на пять лет раньше, когда можно было добиться более значительных результатов в реабилитации сына.
С первого дня Катиного пребывания в больнице Карпухина не отходила от нее. Свою битву она проиграла, потому твердо решила, что выиграет чужую. После выписки она забрала Трошину к себе и, в буквальном смысле, поставила на ноги.
— Ладно, Трошка. Хромай уже домой, поздно.
Валентина собрала со стола крошки и широко зевнула, демонстрируя чудеса протезирования.
— Да, пожалуй, пора. Хочешь в кино на выходных?
— Боже упаси! Прошлого раза с меня хватило. Эти буржуйские фильмы…, — и она разразилась довольно увесистыми ругательствами. Звонок Катиного телефона прервал бранную очередь.
— Добрый вечер. Могу я поговрить с Екатериной Трошиной?
Вопрос был произнесен таким тоном, что в нем не хватало разве что только аббревиатуры НКВД.
— Я вас слушаю, — ответила Катя не без опасения.
— Вас беспокоит администратор ресторана «Метрополь». В данный момент передо мной сидит ваша сестра. Желательно, чтобы вы подъехали сейчас к нам.
— Какая сестра? — не поняла Катя.
— Елизавета Трошина.
Сознание, успокоенное домашним уютом и вкусными гренками с повидлом, начало судорожно перебирать варианты того, откуда у нее, Кати, могла появиться сестра. И, наконец, выдало: Ветка! Мало того, что идиотка куда-то опять влипла, она еще и назвалась ее родственницей. Вот это номер! Верно говорят, делай добро и бросай его в воду. Только понимать эту пословицу нужно буквально. Катя сейчас с удовольствием утопила бы непутевую коллегу.
— Если вы не приедете, боюсь, проблемы будут у всей вашей семьи, — заверил НКВДешный голос, подтверждая Катины опасения.
— Хорошо, я сейчас буду.
Через полчаса Катя уже стояла в кабинете директора самого дорогого в Зеленоморске ресторана «Метрополь». За широким дубовым столом (пара танцоров могла бы запросто исполнить на нем сальсу) сидел сам директор. Мужчина был очень низкого роста, изрядно плешив, с невероятно свирепым выражением лица, что делало его походим на маленького хищного зверька.
— Отлично! — рявкнул он неожиданно высоким голосом. Звонивший баритон принадлежал здоровяку, который сейчас стоял у двери, преграждая Кате путь к отступлению.
— Мы рады, что вы приняли наше приглашение, мадемуазель.
— Кто же может отказаться от такой любезности, — пошутила Катя, но никто не улыбнулся.
— Мы покорнейше просим вас возместить ресторану ущерб, нанесенный сегодня вечером вашей сестрой.
— Я рада бы помочь вашему горю, но дело в том, что у меня нет сестры, — попыталась оправдаться Трошина.
Зверек вдруг подскочил с кресла и яростно зашипел:
— Да мне все равно, кто она тебе. Если вы со мной не расплатитесь, обеим ноги повыкручиваю!
Мужичок брызгал слюной. Было видно, что он не шутит.
— Владимир, тащи сюда вторую.
Здоровяк кивнул и вышел за дверь. Зверек тем временем покинул свое место и подошел к большому плазменному экрану в углу кабинета.
— Вот, можете полюбоваться, что здесь сегодня происходило.
Коротенькими толстыми пальцами он стал нажимать клавиши пульта, и на экране показался один из залов ресторана. Головы всех клиентов были обращены в ту сторону, где на круглом столе, накрытом белой скатертью, выплясывала девушка в высоких ботфортах. Рядом с импровизированным танцполом сидели двое мужчин и подбадривающе кивали в такт танцу уже начинающей раздеваться стриптизерше. Через мгновение появились двое охранников. Один схватил девушку за ноги, но мятежница успела подхватить со стола кувшин и со всего размаху швырнула его в стену. Массивное зеркало, в которое угодил сосуд, разбилось вдребезги, за что девушка тут же получила отменный подзатыльник. Затем ее унесли.
Дверь кабинета распахнулась. На пороге стояла Вета. Обильный слой косметики, которой был загримирован утренний фингал, потек, сделав ее похожей на призрака. Правый рукав блузки был оторван.
— Катечка, я не хотела, забери меня отсюда! — проблеяла Вета.
«Ну все, пропала, теперь мне точно не отвертеться», — поняла Трошина.
— Да, заберите ее отсюда, предварительно уплатив компенсацию за разбитое зеркало.
— Сколько, — спросила Катя, съежившись от ожидания суммы.
— Пятьсот долларов.
Трошина подошла в Елизавете.
— Где деньги, которые я дала тебе утром?
— Нету, — всхлипнула девушка.
— А где они?
Лицо Кати приняло почти такое же зверское выражение, какое имел директор.
— Потратила на одежду, — призналась Вета и зарыдала.
Трошина едва сдержалась, чтобы не отвесить коллеге оплеуху.
— Дамы, давайте поступим так, — предложил зверек. — Мои люди проедут с вами туда, куда вам будет угодно, и заберут долг. И после этого, надеюсь, вы больше не изволите посещать наше заведение.
— Катечка, Катечка, ну прости меня, пожалуйста! — причитала Вета, пытаясь схватить Трошину за рукав пальто. Двое мордоворотов, только что забравших значительную долю Катиных сбережений, отъезжали от ее дома в темно-синем джиппе.
— Идиотка! Отвяжись от меня!
Она с досадой плюнула на асфальт и пошла домой.
— Вот тебе, мать Тереза! И шубка, и колбасный магазин. Выкуси! — снова обратилась она к своей вешалке, раздраженно сдергивая грязные сапоги.
Через час Трошина уже лежала в своей кровати, укрывшись одеялом до самого носа. Таких отвратительных дней ей давно не выпадало. Снова и снова в голове прокручивались обрывки воспоминаний, фраз.
— Пятьсот долларов, пятьсот долларов, — взвизгивал в ее сознании голос ресторанного божка.
— Пятьсот грамм колбасы. Вам с чем? С изюмом или с яблоками? — спрашивало засыпающее сознание нежным сопрано продавщицы из детства.
— С яблоками, лошадь в яблоках, — вступил сутенер Борис, и вдруг Катя провалилась в глубокий беспокойный сон. Она уже не слышала, как холодный осенний дождь тихо стучал по крышам чужой достроенной мечты.
